vsertakov

                                ВЕСТНИК

Игла больно пульсировала в руке.

Женечка равнодушно разглядывала пузырьки в капельнице. Иногда она переводила взгляд на темное окно. Там искрили вечерние морозные узоры и переливались блестящие шары на елочке. Пахучую красивую елочку принес папа, но смотреть на нее совсем не хотелось. Во время последних процедур Женечке стало почти все равно. Она знала, что после капельниц силы вернутся, но жизнь станет еще короче. Лишь бы папа не прибегал так часто! При нем так  трудно не плакать…

Где-то сипло дышал Глеб. Еще в палате обитали Коля и Дианка, но тех укатили смотреть телевизор.

И тут все началось.

... - Вам туда нельзя!! - взвизгнула медсестра.

  Но рослая женщина в белом парике ударила ее пальцем в горло, зашла в палату и захлопнула дверь изнутри. Потом она придвинула к двери кровать Глеба вместе с хрипящим Глебом и его капельницей. Потом одним плечом придвинула к Глебовой кровати шкаф. И подошла к Женечке, на ходу расстегивая черный плащ.

  Женечка равнодушно следила за скуластой бандиткой. В дверь уже стучали.

- Евгения Крагс? Праправнучка Евгении-Леопольдины Крагс-Бергсон, дочери тайной Вожатой Храма Изиды… - с непонятной почтительностью произнесла женщина в парике, и поставила на тумбочку толстый рюкзак. – Соблаговолите подняться, нам пора. Затра начнется Алый Ритуал, а вы не прошли по Краю слов. Меня зовите Ольгой, я - Вестник.

- Вы меня путаете, - прошептала Женечка. - Пожалуйста, подвиньте Глебку на место, он плачет... Здесь палата раковых, интенсивная терапия, мы все умрем. Вы меня спутали...

- Я? Спутала? - нахмурила черные брови женщина. - Великолепно сказано! Прошу прощения, я могла бы спутать неофита или искателя, но не Вожатую малого круга. Вставайте, сударыня, печать вскрыта, нас уже ищут!

Женька в ужасе помотала головой.

- Я никакая не Крагс…Бергсон…

Гостья вздохнула.

- Что ж, проверим еще раз по компасу.

Из-под плаща она извлекла высокий деревянный ящичек, чем-то похожий на тубу, в которой носят чертежи. В ящичке оказался тонкий звенящий прибор. Между бронзовых колец быстро раскачивались маятники с зеркальцами на концах. Женечке показалось, что среди маятничков шевелилось что-то живое.

- Вестник, псы уже близко, - вдруг произнес кто-то скрипучим детским голоском. – Четыре минуты по местному исчислению. Но хуже то, что нас учуяли те. Скоро нам станет трудно дышать…

Женечка скосила глаза. Голосок доносился из рюкзака!

- Вы рождены в год Свиньи, под крик белой совы и ваш отец пролил на вас кровь с вином? Ваша мать ушла из этой сферы, когда вы открыли глаза? - деловито уточнила женщина, словно речь шла о паспортных данных. Она откинула одеяло, бесцеремонно вывернула содержимое тумбочки. Явно что-то искала.

- Я не... - Женечка заткнулась.

Она родилась пятнадцать лет назад. В Карелии, в доме у дальней-предальней родственницы мамы, и за кроватью роженицы, в клетке жил белый совенок. Так рассказывал позже папа. Мама любила кормить совенка сырым мясом, он при этом смешно ухал. Когда фельдшерица стала кричать, и мама стала умирать, папа держал в руках стакан с вином. Он так сжал кулак, что стекло треснуло, и кровь брызнула на всех.

- Откуда вы знаете? – прошептала Женя.

- Разве ваш отец не передал вам ключ?

- Ключ?! Не-ет… Ой, погодите… - у Женьки в голове что-то сверкнуло, точно разбился елочный шарик. Внезапно она вспомнила – ключ был! То есть, совсем не ключ, а коричневый, очень тяжелый пятигранник в бархатном мешочке, он лежал в маминой шкатулке под замком. – Когда к нам переехала Наташа, они с папой поругались, и шкатулка…она куда-то делась.  

- Куда-то делась? Так мы и думали! Кто такая Наташа?

- Это папина новая…жена.

- Жена? Она выбросила ключ? Отвечайте, сударыня, это важно!

- Я всегда думала, что это… - Женьке стало вдруг стыдно, - что это такая подставка под чайник…тяжелая.  

- Вестник, псы Привратника уже здесь, - сказал рюкзак. – И те уже в пути. Пока они далеко, но…

- Молю вас, собирайтесь. Солнце не стоит на месте! – женщина одним движением выдернула из Женечки иглу, оттолкнула капельницу, вытащила из-за пазухи пакет со свитером и джинсами-стреч. - И прекратите задавать нелепые вопросы. Ваш сосед умрет, это верно. Но на ваш счет имеется иная вероятность…

                                       1

                           МЕСЯЦ ГОЛОДА

Меня хотели убить задолго до рождения.  

Первый крик я издал в месяц Голода, в четную ночь, когда у птенцов гарпий режутся зубы. Придворные хироманты угадали в этом очередной дурной знак, ибо известно, что четные голодные ночи сильны женским колдовством. Повитуха макнула мою крошечную ладонь в кровь матери, и приложила к серому платку. Развернув платок, стратиг Андрус Закайя понял, что обрел наследника, и на радостях кинул гарпиям пленных хуннских вождей. По канону Херсонеса, белый платок младенцу не полагался, ведь моя юная мать не родилась в цитадели. Ее купили в горах далекой Ивирии за талант самоцветов.

За год до того, отец похоронил очередного хилого отпрыска, исторгнутого гнилым чревом его супруги, благородной севасты Авдии. Отец справил тризну и на три дня замолчал. После завязал глаза седыми косами, зажал в зубах плеть, и на коленях вошел в пещеру весталок. Сколько ударов он вытерпел, не знает никто. Весталки предрекли, что наследника подарит женщина, от света которой Андрус Закайя вполовину ослепнет, и которая не сможет разделить с мужем смех. Искать избранницу требовалось по ноздрям. Следовало порвать на части нижний хитон наместника, и подносить эти куски самым дорогим девственницам из варварских родов. Та, чьи ноздри затрепещут и потянутся следом за запахом вельможного пота, достойна любых уплаченных денег.

Гадальщицы разбавили сладкую надежду ложкой горечи. Тот, кто ждет доброго гонца, сказали они, дождется и худого. Отец не понял, он был согласен на все, лишь бы штандарт Закайя вечно блистал над воротами Херсонеса. Андрус вспомнил и тут же забыл, что с вечностью не стоит играть в кости.      

Четыре посольства отправились в подмышки мира, туда, где лгут путеводные карты. Первое посольство погибло в хищных лабиринтах Двуречья. Привезли лишь трех прекрасных девиц, одну с медным, другую с песочным, и третью – с древесным оттенком кожи. Каждая из варварских княжон собрала лучшее, чем могла похвастать ее раса, каждая не понимала ни слова на языке империи, и никто не понимал их языка.

Шла война, с севера накатывались орды кочевников. Автократор вновь даровал моему отцу жезл стратига, и два легиона пеших новобранцев, которым полагались земельные наделы на границах степи. Над куполами цитадели полыхали ведьмины огни, в ущельях жирели стервятники, рыба кидалась на берег, не в силах дышать кровью. Дука Закайя вернулся из похода без руки. Пока некроманты выращивали ему новую руку, дивная наложница с цветом кожи, как кора горчичного дерева, завяла и превратилась в щепку. Виновных не нашли. Отец снял кожу с палатинов, не сумевших ее сберечь. Остались две невесты.

                                         1

                                     ШУТ

06:03. Где-то на границе Чеченского Халифата и Турецкого Гурджастана.  

Ходзаев выстрелил в меня сквозь дверь. Нервишки у него зашкаливали. Позади пули шмякнулись в дерево.  

- Стой. Ближе не ходи! Куртку расстегни!  

Я послушался. Всходило солнце. Горы стали нежно-розовые, точно застеснялись.

- Повернись. Открой сумку. Я же сказал – баксы, что непонятно? У евро вечно курс прыгает.

- На, смотри, - я пошелестел пачкой свежей зелени. 

- Мы не так договаривались, - перебил Ходзаев. – Мы в Дербенте менять их должны были.

Не мог же я ему сказать, за кем меня на самом деле послали. Судьба этих пленных куриц из Еврокомиссии меня мало волновала. Их подставили для фона.  

- Для вашего удобства, я выехал вам навстречу. А вы, как будто не рады?

В Дербенте их действительно ждали. С хорошими документами и самолетом. Если я промедлю – дело швах. Уйдут.

- Ты кто такой смелый? – пошутили из глубины дома. – Ты кто, мент или десантник? Ты, наверное, забыл, что здесь тебе не Россия?

- А ты – забыл, кто тебе электричество продает? - ответно пошутил я. – У меня деньги, у вас люди. Я прилетел за ними. Если не нравится – уйду.

- Если ты не мент, откуда у тебя вертолет?

- Это не у меня. Это у твоих заложников. Их родственники наняли меня и машину. Мы меняемся или как? 

- Раз такой умный, с нами полетишь, - засмеялись в доме. Через тепловой конвертер я видел их передвижения. Один засел справа, в кухне.

- С вами не полечу.

- Тогда мы не будем меняться. Мы пешком не пойдем.

- Значит, обмануть хотите? Зря.

Я легонько тряхнул саквояжем. Дно отвалилось, струганые газеты запрыгали на ветру, обе железки упали мне в руки. Два шага в сторону, с левой руки – выпустил бронебойную гранату в дверь, и следом за ней в готовый пролом – свето-звуковую. Зажмурился, бегом вперед, в дым.

Гранатомет я пока отбросил, „вереск“ – на автоматический огонь, приклад в плечо, две очереди крестом. В левую руку уже вкатилась „гюрза“ из рукава. Под ногами корчился тот тип, что недавно смеялся. Теперь смеяться ему было нечем. Есть первый.

Впереди чадил узкий коридор с ковровой дорожкой и картинками на стенах. Картины и ковер сейчас горели. Справа – поворот на кухню. В проеме коридора качался как пьяный Ходзаев в расстегнутом ватнике, тер ослепшие глаза. За ним виднелось зеркало и край камина. Под ватником темнел бронежилет. Ходзаев завопил, выпустил мне две пули в живот, на звук шагов. Татуированные пальцы тряслись, гильзы прыгали по стенам. Я пошел к нему зигзагом, наблюдая открытую дверь справа. На кухне сидел раненый Саидов. Он сразу шарахнул мне в лицо. Если у Ходзаева были серийные „ярыгины“, то Саидов палил из охотничьего „ругера-фронтира“. Бил хорошо, с бедра, без лишних движений. Про винтовку меня не предупредили. Но я не в обиде, наш Посох ведь не бог. Он видит и чует главное.